ЖИТИЕ ПРОТОПОПА АВВАКУМА

28-29

Младенец пущи занемог: рука и нога засохли, что батошки.
В зазор пришла, не знает, делать что, а Бог пуще
угнетает: робеночек на кончину пришел. Пестуны, приходя,
плачют ко мне, а я говорю: "Коли баба лиха, живи же
себе одна!" А ожидаю покаяния ея. Вижу, яко ожесточил
диявол сердце ея; припал ко Владыке, чтоб образумил ея.

Господь же премилостивый Бог умягчил ниву сердца
ея: прислала наутро Ивана, сына своего, со слезами прощения
просить. Он же кланяется, ходя около печи моея. А
я на печи наг под берестом лежу, а протопопица в печи,
а дети кое-где перебиваются: прилучилось в дождь, одежды
не стало, а зимовье каплет, * всяко мотаемся. И я,
смиряя, приказываю ей: "Вели матери прощения просить
у Орефы-колдуна". Потом и больнова принесли и положили
пред меня, плача и кланяяся. Аз же, востав, добыл в
грязи патрахель и масло священное нашол, помоля Бога и
покадя, помазал маслом во имя Христово и крестом благословил.
Младенец же и здрав паки по-старому стал, с рукою и с
ногою, манием божественым. Я, напоя водою, и к матери послал.

Наутро прислала бояроня пирогов да рыбы; и с тех
мест примирилися. Выехав из Даур, умерла, миленькая, на
Москве; я и погребал ея в Вознесенском манастыре.

Сведал про младенца Пашков и сам, она сказала ему.
Я к нему пришел, и он поклонился низенько мне, а сам
говорит: "Господь тебе воздаст. Спаси Бог, что отечески
творишь, не помнишь нашева зла". И в тот день пищи
довольно прислал.

А после тово вскоре маленько не стал меня пытать.
Послушай-ко, за что. Отпускал он сына своево Еремея* в
Мунгальское царство* воевать, * казаков с ним 72 человека
да тунъгусов 20 человек. И заставил иноземца шаманить,
сиречь гадать, удастъся ли им поход и з добычаю
ли будут домой. Волхвов же той мужик близ моево зимовья
привел живова барана ввечеру и учал над ним волъхвовать,
отвертя голову прочь, и начал скакать и плясать, и бесов
призывать, крича, много; о землю ударился, и пена изо рта
пошла. Беси ево давили, а он спрашивал их, удастся ли
поход. И беси сказали: "С победою великою и з богатством
большим будете назад".

Ох, душе моей! От горести погубил овцы своя, забыл
во Евангелии писанное, егда з Зеведеевичи на поселян же
стоких советовали: "Г о с п о д и, а щ е х о щ е ш и,
р е ч е в е, д а о г о н ь с н и д е т с н е б е с е
и п о т р е б и т и х, я к о ж е и И л и я с о т в о р и".
О б р а щ ь ж е с я И с у с и р е ч е и м: "Н е
в е с т а(42), к о е г о д у х а е с т а(43) в ы. С ы н
б о ч е л о в е ч е с к и й н е п р и и д е д у ш
ч е л о в е ч е с к и х п о г у б и т и, н о с п а с т и".
И и д о ш а в о и н у в е с ь*.
А я, окоянной, зделал не так. Во хлевине своей с воплем Бога
молил, да не возвратится вспять ни един, да же не збудется
пророчество дьявольское. И много молился о том.

Сказали ему, что я молюся так, и он лише излаял в те
поры меня. Отпустил сына с войском.

Поехали ночью по звездам. Жаль мне их. Видит душа моя,
что им побитым быть, а сам-таки молю погибели
на них. Иные, приходя ко мне, прощаются, а я говорю им:
"Погибнете там!" Как поехали, так лошади под ними взоржали
вдруг, и коровы ту взревели, и овцы и козы заблеяли, и
собаки взвыли, и сами иноземцы, что собаки, завыли,
ужас напал на всех. Еремей прислал ко мне весть, "чтоб
батюшко-государь помолился за меня". И мне ево сильно
жаль: друг мне тайной был и страдал за меня. Как меня
отец ево кнутом бил, стал разговаривать отцу, так кинулся
со шпагою за ним. И как на другой порог приехали, на
Падун, 40 дощеников все в ворота прошли без вреда, а ево,
Афонасьев, дощеник, * снасть добрая была и казаки, все
шесть сот, промышляли о нем, * а не могли взвести, взяла
силу вода, паче же рещи, Бог наказал. Стащило всех в
воду людей, а дощеник на камень бросила, вода и чрез ево
льется, а в нево не идет. Чюдо, как Бог безумных тех учит!
Бояроня в дощенике, а он сам на берегу.

42 - ведаете <вы оба>
43 - есть <вы оба>