Все в тобi! Рубрики
Антихрист
Никониянство
Символ Веры
История
География
Ныне
Новости
Примеры благочестияСтрастотерпец Аввакум Царь Михаил Митрополит Алимпий Ананий Килин Рябушинские Анна ПутинаСогласыПоповцы
Беспоповцы
Святые места Старой ВерыМосква Поморье Поволжье Алтай Забайкалье Приморье Малороссия Эстляндия Лифляния Литва АмерикаАпологетика Старой Веры, свидетельстваЕвангелие Ветхий Завет Номоканон Кормчая (II) Китежский лет-цДревнерусская библиотекаО сотворении Адама Сказание, как сотворил Бог Адама О АдамеОбрядКрещение Ссылки |
Господи.
Iсусе Христе, Сыне Божiи, помилуй нас грешныхъ!
СТОРОЖЪ! СКОЛЬКО НОЧИ?Вы умерли, святые грады, Н.Клюев
(Разруха)
Я не буду вводить вас в заблуждение, я этого произведения не читал. Знаком с ним только по научному описанию фонда одного старообрядческого толка — страннического согласия или бегунов. Но мне кажется, что само название настолько выразительно и глубоко, настолько в нем обнажена метафизика русского языка и тайного русского быта, что сердцу нашему говорит оно больше любых догматических и философских трактатов, написанных мужами учеными и сведущими. Достоверно известно, что инокиня Евстомия, принадлежащая странническому согласию, наша современница, равно как и Федулыч. Оба они принадлежат к бегунам, самому крайнему (наряду с нетовцами) направлению в беспоповском старообрядчестве. Эта скупо описанная в научной диссертации тетрадка не дает мне покоя. Преследует воображение. В наше время наряду с омерзительным телевизором и скотоподобными чиновниками, политиками, бизнесменами, туристами и молодыми людьми со стертым взглядом и атрофированными мыслями, где-то в стороне бьется странный пульс давно забытой национальной святости. Где-то спасается можаевец Федулыч, осиянный тканью национальной истины, ушедшей три столетия тому назад в безвозвратный побег из центра на периферию, за край изведанного, в поисках родной Родины, нашей с вами, мучительной, жгучей Родины, покинувшей тесные пределы извратившегося мира, бежавшей в чудный ужас просторной пустыни. И пишет Федулычу инокиня, монашенка с загадочным именем Евстомия. Трудно сказать, свято или грешно живет она, правыми или неправмыи путями стяжает небесную отчизну. Какое значение имеет здесь личность. Имя сверкает в таежном, измученном ветрами, осыпанным ослепительно белым (как манна) снегом, — такого снега нет нигде, кроме Руси, — странном, вопросительном краю, в дали от столиц и райцентров, может быть в Сибири, может в северных земля, в болотах Коми, в до сих пор неразоренных истовыми кадровыми скитах. Как в Средневековье верили в царство пресвитера Иоанна, расположенного где-то в волшебных просторах Востока, я верю в тайную Русь, в землю инокини Евстомии, в принадлежащий ей и ее душе кусок земли, кусок неба и воздуха, где беспрепятственно можно подниматься в трудной и жаркой молитве, по лествице стихий. А на другом конце вселенной, ждет (или не ждет) ее ответа, и так уже многое понявший (не из слов, а из опыта) можаевец, готовый обстоятельно и неспешно обсудить со скрытниками новую весть, дошедшую из далекого уголка духовного русского континента. Внимательно всматривается Федулыч в Ответ. Разглаживает школьную тетрадь. Разглядывает восьмиконечный крест, писанный по-старинному полусловам текст. Одобрительно кивает, когда видит знакомые необходимые слова — расчлененный антихрист, последние времена, умственный волк, статейники... Возможно, были упомянуты в Ответе и ваучеры, которые по мнению многих странников являются самой новейшей разновидностью дьяволовых бумаг... Даже не так важно, что именно содержала тетрадка, которую я, конечно, попытаюсь отыскать. Но главную мысль послания я уже понял. Из самого названия. Федулыч, наверное, тоже.
Бегуны — как никто другой даже в радикальных беспоповских толках — поднимают главный вопрос раскола — вопрос о духовном или расчлененном антихристе и о полноте и широте его власти в последние времена. Трагичнее и страшнее других воспринимают они порчу, пришедшую на Русь вместе с никоновской справой, и особенно с западническим гадом Петром. Его большинство бегунов отождествляют с антихристом, или с его наиболее мерзким воплощением. Святая Русь кончилась. От страны, народа и государства отдалилась святая часть, Церковь Небесная. Поля бытия отныне засеяны антихристовыми всходами, повсюду лютуют кадровые, князь мира сего метит сатанинскими знаками вещи и деньги. Бегуны, последователи инока Евфимия, решили пойти по самым крайним путям: раз Русь из Святой стала проклятою, то надо отречься от нее. Но куда идти, когда идти больше некуда? — отчаянный вопрос Мармеладова у Достоевского, заданный, правда, по несколько иному поводу. Или просто: Куды итить? — еще более страшный и бегунский по духу вопрос в рассказе Мамлеева Человек с лошадиным бегом. Не на Запад же, откуда и пришел на Русь сатана, и не на басурманский Восток... Идти остается внутрь, вглубь, в погоне за ушедшей, удалившейся страной, в подводные озерные пространства Китежа, в лежащее за самым последним пределом, такое манящее, такое пронзительное, такое русское Беловодье... Основная проблема раскола состоит не в вопросе о спасении, но в вопросе о предпосылках спасения, в вопросе о Церкви, о том отвоеванном у мира сего островке, где спасение еще возможно, тогда как в иных местах двери, ведущие вверх, прочно закрыты, и не поддаются, даже несмотря на отчаянное личное усердие ревностных стяжателей святости. Когда старообрядцев укоряют в их сходстве с протестантами, они (совершенно обоснованно) отвечают: протестанты отрицают иерархию, мы же не отрицаем ее, и либо — как поповцы — ее имеем, либо — как беспоповцы — скорбим об ее отсутствии. Скорбим об ее отсутствии. Ключевая формула национальной души. Скорбь об отсутствии вменяется за присутствие. Или еще радикальнее: скорбь об отсутствии и есть тот тайный инструмент, который утверждает и подтверждает достоинство и природу исчезнувшего, свидетельствует о том, что было когда-то имманентным, но удалилось, отошло, прекратило присутствовать в нашем мире. И все те, кто не заметил этого, остался глух к этой катастрофе, кто не помазался горьким миром жуткой воющей скорби, просто не имеют права рассуждать о делах духа и путях спасения. Слова их вменяются им в неслова, а дела их — как небывшие. Всей силой скорби и могуществом отчаяния скрепляются клятвы древнего собора бегунов, отлучивших внешнюю Россию от внутренней Церкви по причине ее легковесного и дерзновенно небрежительного отношения к антихристу и обширности его распространения.
Бегуны считали духовной неизлечимой заразой все бумаги и документы, исходящие от духовно исказившейся государственности, от учреждений последышей Петра, не говоря уже о клеймах Запада. Самые радикальные странники счищали заводские печати с простейших инструментов, таких как пилы и топоры, которыми строили свои жалкие скиты, затерянные в сибирских лесах и поморских болотах. Часть странников — согласие безденежников — считало смертным грехом даже прикосновение к деньгам. Трудно сказать, как они могли существовать без документов, паспортов, денег, билетов, предметов первой необходимости... Но более двухсот лет и при Романовых и при большевиках не истощалась тайная жила духовного призвания, не оскудевала бегствующая церковь самых радикальных и глубоких из русских людей, самых преданных нашей национальной святости, самых ортодоксальных и несгибаемых сынов своего народа, самых истовых и чувствительных к главному вопросу апокалипсиса — к вопросу о Церкви Христовой в последние времена и о ее враге, антихристе. Ненавидя деньги, бегуны абсолютизировали труд. Даже бесполезный. Бегунский наставник советовал иноку: если нет дела, строй стену и ломай ее, потом снова строй; безделие — грех, спокойное самочувствие, праздность — дорога в ад. Бегуны отрицали как и федосеевцы брак, считая, что в апокалипсическую эпоху ужас богооставленности не совместим с плотскими стремлениями. Не порицая православное отношение к браку как к православному таинству, бегуны считали, что все закончилось вместе с расколом, и отныне о браке следует лишь скорбеть, как и о других таинствах, утраченных вместе с полнотой иерархии. Им осталось только крещение, последнее таинство страннического согласа, таинство, даваемое только тем, кто дал обет странничества и решился до конца жизни следовать тяжелейшим духовным жизненным путем бегунов. Все остальное — объект великой скорби. В учении бегунов все положительное, все ортодоксальное, все свято-русское, включая государственность, благочестивого царя, священническую иерархию, православные таинства — все это удалилось в особое измерение, параллельное нашему обычному миру, где, напротив, святость иссякла, а на место чистоты воссела груда извращения, душащая масса духовного антихриста. Вся реальность — а для настоящего русского человека, православного человека реальностью является только церковная, воцерковленная реальность — расположена отныне за плотной завесой скорби. В этом бегуны сближаются с нетовцами, представителями другого радикального беспоповского согласия. Причем нетовцы неоднородны: есть поющие нетовцы, сохранившие церковные службы, а есть самая радикальная глухая нетовщина или воздыханцы, считающие, что с расколом исчезло все, закрыты все пути спасения, что даже сама Церковь на небо ушла, и что русским людям остается только бессловесно и горько воздыхать. Но какое колоссальное, невместимое в слова богословское содержание заключено в этих воздыханиях! В этом напитанной бесконечной скорбью священнобезмолвии глухой нетовщины... Насколько нагружены она смыслом и духом... Как выразительна, содержательна и утвердительна ее скорбная бездна... Бегуны и нетовцы создали метафизику национальной скорби, выстроили подлинную иерархию между видимым, мнимым духовным утверждением и утверждением истинным. Видимое, поверхностное утверждение скрывает под собой ложь и извращение. Поэтому нет ему доверия, нет ему веры. Благие слова, дела, чины и обряды обесславлены, обессловленны, отъяты антихристом, приручены и подделаны, похищены и подменены. Их святое нетленное содержание по тонким спиралям укрылось в параллельном мире, в китежском мерцающем полубытии, в недоступном Беловодье. И путь туда — скорбь и отсутствие, молчание, дикий труд, постоянное бегство, радикальное отрицание, смертельный пост.
Говорят — хотя может быть это наветы — у странников была одна радость. Красная подушка. В скитах в тяжелый миг бытия страннику объявляли: в такой-то и такой-то день это случится. С безмерной радостью ждал назначенной даты избранник. Тогда к положенному на одре христианину приближалась небольшая делегация исполнителей — иногда во главе с наставником — и красной подушкой закрывало возможность и далее вдыхать пропитанный парами антихриста воздух. Это называлось — принять красную смерть. Прямой путь в Беловодье, купание на дне Свтелоярского озера, желанное, чудесное обретение Вечной Руси. Последнее путешествие в Москву. Как в настоящий Третий Рим. Совсем недавно я узнал о житии моего далекого предка, приходского священника Саввы Дугина. Он был сторонником Дашкова и ратовал за восстановление патриаршества на Руси. Видимо, как и многие последователи Дашкова, он был криптостаровером. Он писал так называемые дугинские тетрадки или дугинские листки, в которых страстно бичевал западнические порядки Анны Иоановны, смертельно проклинал засилье на Руси иностранцев, диктатуру помещиков, бар, капиталистов и дворцовой романовской холуйщины. Скоро попал он в руки тайной канцелярии, был этапирован в омерзительный русскому сердцу Санкт-Петербург, куда долгое время даже вход людям в национальном платье был строго воспрещен, долго мучился в застенках, а потом сложил голову на плахе. Еще один мученик Святой Руси среди многих, многих, многих. Еще одно русское сердце, помнящее о Светлом Граде, о великом просторе, об истинной Вере и истинной Церкви богоносных отцов, о громовой и грозной национально утверждающей поступи Стоглавого Собора, о Белом Клобуке... Это было двести лет тому назад. А раскол триста лет. Но все будто сейчас. Будто получаешь новый ответ от братии и, скорбя и негодуя, узнаешь подробности о мытарствах протопопа, его детей, о Лазаре и Епифании, о жестокой судьбе боярыни Морозовой, о взятии Соловков, о новых сибирских и нижегородских гарях... Будто это ты находишься в гнилых влажных застенках Санкт-Петербурга (я явственно чувствую этот холод от стен, вонь истлевающего, ветшающего платья, вижу в полумраке мокриц на стенах, слышу глухо ленивую поступь тюремщиков, утомительно ноют гноящиеся раны..) Потом снова гонения при Николае Первом, разгром Керженца, этапы, жандармы, занесенные вьюгами полустанки, и повсюду безразличие кадровых, повсюду гнетущее дыхание духовного антихриста. И лишь бредущий с тобой рядом ревнитель древлего благочестия на память читает из Исайи: Ко мне зови от Сеира: стрегите забрала — Кричат мне с Сеира: сторож! сколько ночи? Сторож! сколько ночи? — Сторож отвечает: приближается утро, но еще ночь.
Прошлое никуда не исчезает. Оно остается в бытии. Давит и радует темным весом своим. И во все времена есть посланцы этого живого, реального прошлого, которое и есть тайна настоящего, но вместе с тем т неразвернутая ткань будущего, которое тоже уже случилось, уже произошло, уже сбылось. В ангельском и восторженном, торжественном, восхищенном дворце бытия. Святая Русь выше времени, ее разговор, ее ответы и вопросы, ее щиты и книги, ее пение и ее тоска, ее просторная радость и душная святость ее никуда не ушли. Они рядом с нами, в нас. Как кровь предков, как помыслы их, как их недожитые духовные искания и недовыстраданные печали. И как столетия назад пишет инокиня Евстомия послания свои духовному можаевцу. И весит над нами тяжестью родного духа неизжитая, нерешенная, недодуманная, недоведенная до конца проблема раскола, красная подушка невместимого вопроса, бегунское тревожное эсхатологические богословие скорби об отсутствии Правды, вменяемой за саму Правду. Или почти вменяемой? Русь должна дать свой последний бой. Красная кровь Родины хлещет нас батогами памяти, жжет лучами будущего века, распинает на русском рябиновом кресте. Вопросы России должны решаться под непосредственном окормлением патриархов страннического согласия, на соборе глухой нетовщины, в присутствии попов беловодского поставления из потаенных сибирских скитов. Никогда истина не лежит на поверхности, никогда не выступает в покрывале светских анекдотов и само собой разумеющихся банальных сплетен из кадровых очередей. Никто не найдет пути, если страстно, мучительно, до боли, до воя, до эпилептического припадка не возжаждет его... Вглубь, в ночь, в скорбь должны смело идти мы в поиске нашей судьбы, нашего духовного ответа, в обратном направлении времен, обернув умственный Иордан вспять. Ключи к Китежу — не на бирже и не в банке, не на университетской кафедре, не в квадратных черепах кадровых щелкоперов-аналитиков. Они у Федулыча и у Евстомии, у нетовских наставников, у дырмоляев, филипповцев, рябиновцев и мельхиседеков. У настоящих русских людей. Пора заканчивать с заморской нечистью, с подражанием заграничным выродкам, со всеми глупо и преступно, некритически, заимствованными повадками, навыками, методиками. Мы должны учредить культ Руси, умолить ее вернуться из бегов, скитов и пустынь, из скрытничества, от ее потайной, уединенной скорби на окраине мира... Мы должны отдать власть над нами не жадным и подлым инородцам, ни в грош не ставящих ни нас, ни нашу кровь, ни наш дух, ни наших мертвых, ни наших живых, ни наших еще нерожденных детей, а русским странникам, зачарованным людям, обособленным фундаменталистам самых радикальных русских согласов. Лучше красная смерть и очистительное пламя, лучше плаха петербургских деспотов, чем рабская доля — с подвизгом, на коленях, в слюнях и потном угодничестве — у плешивого антихриста и его криворотых, горбоносых прихлебал. За кредитную карточку и пиццу продали они души свои. Какова эпитафия поколению? Анафема Руси на головы вырожденцев и предателей. Угли собираете. Но наш путь — иной. И пусть не упрекают нас в фантазиях. Эллампсис всероссийских гарей наших, это тоже фантазия? Миллионы замученных, вывернутых наизнанку, рассеченных, четвертованных, вспоротых, с обрезанными языками, обрубленными конечностями и головами, павших за землю русскую, за светлую Веру Христову, за Церковь и райскую Воду Белую, беспримесную, сладчайшую, бессмертие дарующую, и это тоже фантазия? Восстание в полмира духа нашего и сапога нашего — это фантазия? Только бы пробудиться, только бы рассеять дрему, только бы хватануть молотом со сточенным клеймом мерцающий химическим пульсом подлых нерусских иллюзий, отлученный, анафемский ящик... И вы увидите каковы наши фантазии. И содрогнетесь.
Приближается утро, но еще ночь. |
ГарьДугинскиететрадки Беседа Ответы на вопросы Евразийство и староверие Абсолют византизма Преодоление Запада Имя моё - топор Эссе о галстуке Полюс русского круга Капитализм Террор против демиурга Возвращение бегунов Такое сладкое нет Кадровые Сторож, Сколько ночи О Третьем Риме Яко не исполнилось число звериное Филолог Аввакум Мы Церковь последних времен Москва как идея Доклад на Соборе РДПЦ, белокриничан Старая Вера, круглый стол в газете Завтра Старообрядчество и Русская Нац.Идея Никола Клюев - пророк секретной России Грани Великой Мечты |